Лоскутный мир. Моран

Перед рассветом стоянку окутывали сумрак и тишина. Моран в последний раз поправил заплечный мешок, ощущая, как вес всего, что ему принадлежит, давит на плечи. Карман оттягивал шепчущий камень — старая Нора вчера вечером вложила его ему в руку и посмотрела на него своим типичным взглядом, в котором всегда читалось: "Cтанешь старше — поймешь". Он не собирался пользоваться камнем, потому что ни возвращаться, ни поддерживать связь не входило в его планы, но он взял его, потому что отказаться — означало влезть в еще один бесполезный спор.

В одном из ближних шатров кто-то пошевелился. Видимо, эта ранняя пташка потом и расскажет остальным, что он, наконец, ушел — хотя остальные и так ожидали этого со дня на день. Старшие решили, что он готов, хотя его уже не сильно волновало их разрешение.

Он ощутил, как кто-то смотрит на него из-под полога шатра. Может, любопытный ребенок, может, кто-то из старших. Не важно. В его решении не было ничего удивительного. Когда-то он и сам, с любопытством выглядывая из-за полога, смотрел вслед небольшой группе молодых странников — они отделялись от их ветви, чтобы прокладывать собственный путь.

В одиночку, впрочем, уходили реже.

Он поднял руку, нащупывая в воздухе контуры врат, и ощутил в груди знакомую тяжесть и прохладу тени — магии, которая никогда его не подводила. Когда ему было тринадцать, и он таскал камни на какой-то бесконечной стройке в мире, пропахшем пылью и железом, мире настолько пропащем, что рабочие там оказались нужнее магов, тень всё равно жила в его груди, даже когда от непривычной работы болело всё тело. Тогда он еще не мог уйти один, но он слышал присутствие множества неоткрытых врат вокруг, и это давало надежду.

Когад отец терпеливо объяснял ему, что, раз поток привел их сюда, в этот мир железа и дыма, их долг — преодолевать все, что им послано, пока поток не укажет старейшинам путь дальше — он слушал отца, но слышал, как тень несогласно клубится внутри. Когда он вечерами, заглушая голод, молился Открывающей Пути, чтобы она, наконец. показала им дорогу отсюда, подсказала их проводникам выход, — а потом просыпался с очередным ржавым рассветом, от резкого звука колокола, тень помогала ему не забыть, кто он.

Потом они всё же выбрались отсюда, но воспоминания о том времени не отпускали его, горькие и отчетливые. Вера отца в то, что поток выведет их куда нужно, не уменьшила их страдания. Его отчаянные молитвы не открыли чудесные врата. Просто однажды, после многих бессонынх ночей, их картограф, Эйла, смогла, наконец, поймать слабые течения и найти тропу, которая вывела их в более благополучные, пропитанные магией лоскуты.

Но провел пальцами в воздухе, и увидел, как расходится шов — как в нем мерцает тонкое пространство между мирами, словно марево над нагретыми камнями в жару. Его рука описала дугу, и врата открылись — ему это всегда давалось легко. Некоторым, даже из числа странников, приходилось прилагать усилия, тратить энергию, чтобы заставить врата открыться. Он будто раздвигал заросли травы в стороны, легко ступая сквозь них.

За мерцающим маревом Моран увидел отблески другого мира — алый восход над холмами, покрытыми какими-то острыми, фиолетовыми зарослями — отсюда не разглядеть. Он выбрал это направление еще вчера, еще раз изучив карту путей, которую дала ему с собой Эйла. Безлюдный и красивый лоскут, соседствующий с десятком других — как раз то, что ему нужно, чтобы решить, куда идти дальше.

Или просто пару раз подбросить монетку.

Моран шагнул во врата, словно ступая в холодную воду горного озера — чистую, крадущую дыхание, заставляющую видеть всё невыносимо ясно. На мгновение он увидел всё множество путей, которые расходятся от этой точки.

Он ступил на фиолетовую траву и услышал, как врата схлопнулись за спиной.

Оглядываться уже не было смысла.